Ко мне в детстве и в подростковом возрасте применяли физическое и эмоциональное насилие. Отец больно бил меня по голове. Мама закрывала глаза на насилие отца, хотя должна была защищать своих детей. Вместо этого она самоустранилась и впала в отрицание. Она играла роль пассивного родителя, который пытался выстроить со мной какую-то эмоциональную связь, хотя эта связь была очень поверхностной и незрелой.
Как правило, отец не бил меня при ней, поэтому она до сих пор утверждает, что это было пару раз, хотя случалось это практически еженедельно. Для мамы стали шоком слова моей сестры о том, что поведение отца было насилием. Мама плакала, ей было больно, но она так и не поняла отчего, потому что не смогла сама себе признаться.
Мои эмоциональные потребности обесценивались, меня всегда считали слишком чувствительным ребёнком.
Когда мне было 10 лет, моя бабушка умерла, и меня не взяли на похороны. Позже родители говорили, что я была очень чувствительной, и они оберегали меня. У меня забирали книги, если, по мнению родителей, они влияли на мою психику. При этом меня никак не ограждали от своих скандалов, физического и эмоционального насилия.
Родителей в основном не интересовало, как я себя чувствую. Они считали, что их главная задача - научить меня правильно себя вести. Возможно, я часто болела потому что в это время родители проявляли ко мне больше тепла и заботы, которые были мне нужны.
Я привыкла держать эмоции в себе, потому что высказанные эмоции всегда представляли угрозу для меня. Если я выражала гнев на оскорбления или агрессию, мне говорили, что я, вероятно, забыла, с кем разговариваю. Я хорошо помню злость и ненависть, кипящую в отце. Все попытки поговорить с ним встречались с сильным проявлением защитного поведения. Для него все общение сводилось к тому, хороший он или плохой. А он всегда должен был быть хорошим. Он был уверен, что может делать все что хочет, просто потому, что он родитель.
Я часто чувствовала вину, думая, что я плохой ребёнок. Родители часто высмеивали меня или подкалывали. Я воспринимала это болезненно, но никто не реагировал на мои эмоции, поэтому я закрылась и начала делать вид, что это действительно смешно, отрицая свои чувства, высмеивая свои и чужие слабость, слёзы и эмоции, гордясь тем, что я могу засунуть их подальше.
Родители не чувствовали мое настроение, зато все должны были чувствовать настроение отца и подстраиваться под него. ‘Не ходи с просьбой к отцу, у него плохое настроение’. Мне не позволялось делать что-то в своём темпе. Меня высмеивали за нерасторопность. Когда летом мы были в деревне, отец давал нам с мамой поручения, но мне хотелось гулять и читать, поэтому дела копились до конца недели. За пару дней до выходных мама говорила: ‘давай делать, а то отец скоро приедет’. Я часто не успевала выполнять поручения, за что получала. При этом меня редко хвалили за то, что я сделала, это было само собой разумеющееся, никто не спрашивал, хочу ли я что-то делать.
Всегда был страх и тоска перед возвращением отца домой, хотелось, чтобы это произошло позже.
Мне казалось, что я никогда не смогу удовлетворить все их запросы.
Каждый вечер с замиранием прислушивалась к нарастающему тону, если родители о чём-то разговаривали. Боялась, что снова будет скандал, это случалось часто. Громкий напористый голос до сих пор вызывает желание сжаться и исчезнуть.
Мама часто жаловалась на отца, рассказывала об их разборках. При этом она не пыталась поговорить с ним и донести свои чувства. Поскольку сестра рано уехала, все это сливалось мне.
Если кто-то из родителей обижался на меня и игнорировал, то второй часто подыгрывал. Молчание отца длилось долго, однажды он не разговаривал со мной год за то, что в 16 лет, когда мы были на отдыхе, я пошла на свидание со взрослым мужчиной (с их разрешения), который занялся со мной сексом (алкогольное опьянение и конечно никакого активного согласия). Родители застали нас, отец кричал, что убьёт его, затем меня назвали ужасной дочерью, испортившей весь отдых, никчемной, шлюхой; отец сказал, что для него меня не существует и он не знает, что должно произойти, чтобы все вернулось к норме. Мне было страшно, стыдно, больно; я чувствовала огромную вину и ощущение, что меня использовали. Я не ела несколько дней и почти не спала.
Я пыталась примириться с отцом, несколько раз просив прощения, однако он отталкивал меня. Только спустя год он смягчился. Я чувствовала свою вину за случившееся до последнего времени, но сейчас понимаю, что моей вины в этом нет. Это была очередная эмоциональная несдержанность, привычная для моего отца. Чувства остальных не важны, пока он рассержен или обижен.
Меня часто называли дурой, говорили, что я "не доросла мозгами". Очевидно, что я была достаточно сообразительным и спокойным ребенком.
Родители редко хвалили меня за успехи. Я отлично училась в школе, участвовала в олимпиадах, поступила на бюджет и закончила универ с красным дипломом, в 20 лет поступила на бюджет в магистратуру в Москве, нашла работу по специальности и переехала без какой-либо помощи со стороны родителей. Родители либо говорили мне, что жизнь сложнее, чем я думаю, и у меня вряд ли что-то получится, либо, после того, как я чего-то добивалась, говорили, что другого и не ожидали. Мои достижения обесценивались и были чем-то самим собой разумеющимся. Когда люди говорят, что нельзя иметь все, что хочется, это означает, что у них нет того, что им нужно. У моих родителей не было уверенности в себе, они не могли делать то, что они действительно хотят. У них не было внутренней свободы.
Мама часто поддерживала мои страхи, говорила, что какое-то занятие не для меня, что у меня ничего не получится. Она всегда была очень тревожной. Мне не разрешалось ездить в лагерь, гулять во дворе, заниматься активным спортом, где есть возможность получить травму. Мама постоянно боялась, что со мной что-то случится. Одновременно высмеивалась моя физическая подготовка. Истории о том, как я плохо катаюсь на лыжах и как мои руки с ногами не скоординированы, рассказывались всем подряд. Было неприятно.
Чтобы получить похвалу, я часто делала так, как хочется родителям, а не мне. Сейчас я часто думаю о реакции других людей, боюсь их расстроить или подвести. Я привыкла быть удобной, я думала, что так люди будут хвалить и любить меня. Больше мне не нужно принятие или понимание моих родителей и малозначимых для меня людей. Я отлично справляюсь без этого. И меня можно любить просто за то, что я есть.
Другие люди, в том числе взрослые, напротив, часто говорили мне добрые слова, замечали мою взрослость, самостоятельность и сообразительность. Я всегда смущалась, когда слушала их, и почему-то мне хотелось плакать. Я до сих пор учусь принимать похвалу и комплименты.
Моя самооценка занижена и это мешает мне адекватно воспринимать себя. Я боюсь критики как огня, поэтому часто занимаю оборонительную позицию.
Первое время меня сносило волной эмоций от беспрецедентной доброты моего мужа ко мне. Он поддерживал меня и заботился обо мне так, как никто прежде. Он верил в меня, гордился и восхищался мной. Это, несомненно, позволило преодолеть эмоциональную депривацию из детства и построить здоровые отношения.

Мне почти 25. У меня классная работа, я хорошо зарабатываю, у меня есть муж, кот, робот-пылесос и инвестиционный счет. У меня есть хорошие друзья, которые всегда придут на помощь. Я могу поехать в отпуск, когда захочу, купить себе цветы без повода и вызвать уборщицу, если не хочу убираться. И я могу не общаться с родителями больше, чем я хочу. Я больше не должна быть их радостью, жить по их правилам и смотреть на себя их глазами. Моя жизнь - не страдание. Она будет такой, какую я хочу. И теперь я - это взрослый.

Линдси Гибсон "Взрослые дети эмоционально незрелых родителей"